"Штурм"

[Narindol]

"Штурм" - лучшее из того, что я написал для зимней ФБ, и, наверное, лучшее из того, что я вообще когда-либо сочинял. Хотя, конечно, там есть к чему прицепиться и по поводу языка и по поводу композиции - не буду петь дифирамбы самому себе. Источников вдохновения у "Штурма" два - цикл Иври "Рассыпанная горсть серебра" (конкретнее - рассказ "Цветок на гребне пенном") и безымянный драббл Альре Сноу про феанорингов после Гаваней. Собственно, вот он. Финальная сцена с погребальным костром и диалогом Кирдана с Гиль-Галадом появилась как зеркальное отражение этого драббла, поэтому фраза о том, что для сыновей Феанора хватит огня - это ни разу не плагиат, это концепт. Вклад нашего капитана в "Штурм" не ограничивается только вдохновением и редакторской работой: Гвиртин - персонаж, придуманный нами обоими, а образ Лоссэ когда-то создала Альре, хотя и совершенно по другому поводу. Дева из Химринга попала в повествование примерно следующим образом: "Можно я Лоссэ возьму? Там без нее никак. - Никак? Тогда бери", и вела себя в нем совершенно самостоятельно - то, что она в финале бросилась обнимать Гвиртина, было для меня не меньшей неожиданностью, чем для самого синда =) И название - это тоже Альре. До самого дня выкладки текст носил рабочее название "Гавани", а потом мы сочли его слишком банальным, и капитан своим капитанским решением переименовала рассказ в "Штурм", против чего я, конечно, не возражал =)

Название: Штурм
Автор: Narindol
Бета: Альре Сноу
Размер: мини, ~3800 слов
Пейринг/Персонажи: ОМП, ОЖП, Эгалмот, упоминаются Эльвинг и феаноринги
Категория: джен
Жанр: драма, экшн
Рейтинг: R
Краткое содержание: падение Гаваней Сириона – взгляд со стороны защитников города.

Волнами сходило забытье. Не открывая глаз, Гвиртин почувствовал под щекой морской песок и услышал негромкий плеск воды. Тишина. "Сон. Это был дурной сон, – сказал он себе. – Я просто заснул на берегу, а сейчас проснулся, вернусь в Гавани и снова увижу Дирхавеля, Лоссэ, Эгалмота, Эльвинг с детьми, и все безумие, которое я видел, останется там, где положено оставаться снам".
Он поднял веки. Свет заходящего солнца вызвал приступ боли – будто что-то лопнуло под черепом; перед глазами все поплыло, а рана на затылке сразу же дала о себе знать. Подняться удалось со второй попытки. Взглянув по сторонам, Гвиртин увидел лежащие у самой кромки прибоя тела, клубы дыма, медленно поднимающиеся в небо, услышал треск огня – в городе продолжались пожары – и надежда на пробуждение после дурного сна исчезла. Шатаясь, Гвиртин подошел к воде, зачерпнул ее ладонями и умыл лицо – в голове немного прояснилось. Он заметил стоящие у причалов белые корабли с лебяжьими носами, эльфов в темно-синих плащах на набережной. "Эрейнион... Что ж так поздно-то..." На негнущихся ногах, останавливаясь, когда перед глазами снова начинало плыть, Гвиртин зашагал к ним.

Среди тех, кто выжил в Гаванях, очень немногие желали рассказывать о битве. И еще меньше было тех, кто желал рассказывать подробно. Спустя много лет иные говорили, что феаноринги выждали, когда Эарендиль уйдет в море, явились к устью Сириона под покровом ночи и напали на спящий город без предупреждения, но это было не так. Еще за день до прихода братьев с войском Первого Дома в Гавани прискакал их гонец, который передал, что завтра феаноринги будут здесь, и зовут лорда Гаваней на переговоры. Отплытия Эарендиля они не ожидали – напротив, узнав, что его нет, гонец выглядел опечаленным. Быть может, Первый Дом полагал, что с сыном Туора договориться будет легче, чем с дочерью Диора.
Эльвинг ответила гонцу, что согласна говорить. А как только тот уехал в обратный путь – отправила своего, на остров Балар. "Пуcть Эрейнион разговаривает с ними. Может быть, он будет более убедителен, чем я".

Ранним утром следующего дня войско Первого Дома стояло под стенами Гаваней, на стенах занимали свои позиции защитники города, а в поле перед воротами пытались договориться четверо братьев и Эльвинг. Вместе с ней в отсутствие Эарендиля на переговоры пошли Эгалмот и Галдор, лорды погибшего Гондолина.
Тем утром Гвиртин стоял на стене рядом с теми, кого за время жизни в Гаванях привык называть своими друзьями – Дирхавелем, аданом из Хитлума, и Лоссэ, девушкой-нолдэ из Химринга, которая перед самой Дагор Браголлах отправилась в Нарготронд, да так и не сумела вернуться обратно. После гибели Нарготронда она пришла в Гавани вместе с другими уцелевшими.
Дирхавель же появился в Гаванях с отрядом людей, вырвавшихся из Хитлума, сумевших перебраться через Эред-Ветрин, пройти через опустошенный Западный Белерианд и достичь устья Сириона.
Познакомился с Гвиртином он очень просто – однажды синда услышал, как на улице кто-то окликнул его. Обернувшись, он увидел высокого юношу с длинными светло-русыми волосами и аккуратной бородкой.
– Дирхавель из Дома Хадора к твоим услугам, почтенный эльф, – произнес юноша. – Прошу простить меня за беспокойство, но я слыхал, что ты был среди пограничной стражи в Дориате.
– Гвиртин к твоим услугам, почтенный адан, – ответил синда. – Да, я был стражем границы.
– И ты знал Турина Турамбара, когда тот жил в Дориате?
Получив утвердительный ответ, Дирхавель спросил, не сможет ли Гвиртин как-нибудь рассказать, что он помнит о Турине. Когда синда и на это ответил утвердительно, адан пришел в совершеннейший восторг, и Гвиртина это изумило – впервые он видел, чтобы кто-нибудь желал услышать о злосчастном сыне Хурина, да еще и так радовался при этом.
После Дирхавель еще много раз приходил к Гвиртину послушать о Турине. И не только к нему. Он расспрашивал других дориатрим и жителей Наргортонда, эдайн из Хитлума – всех, кому хоть немного довелось пообщаться с Турамбаром. Он отыскал старого Андвира – единственного из Изгоев Турина, уцелевшего при нападении орков на Амон Руд, и ухитрился расспросить даже его, хотя того бросало в дрожь при одном имени "Турин".
В Дориате людей, за исключением Берена и Турина, не было, в Гаванях Гвиртин до этого времени тоже не слишком близко общался с Младшими Детьми Эру – и, разговаривая с Дирхавелем, он впервые ощутил, насколько по-иному люди воспринимают мир. Дирхавель расспрашивал его о Дориате, о Тинголе и Мелиан, о Турине и Белеге, а Гвиртин понимал, что для хадоринга, родившегося в год падения Гондолина, все они были уже легендой. Такой же, какой для самого Гвиртина был рассказ о Пробуждении эльфов или Великом Походе. Гвиртина это смешило: говорить как о легенде о тех, кого синда помнил так, словно они расстались вчера. Стоит только закрыть глаза – увидишь их: Элу Тингола, исполненного осознания собственного величия, хрупкую Мелиан и ее сияющие бездонные глаза, хмурого и неразговорчивого Турина, улыбчивого и легкого Белега; услышишь бархатный голос Даэрона, серебристый смех Лютиэн, глуховатый баритон Маблунга.
Дирхавеля волновало решительно все, что было связано с жизнью Турина в Дориате, а потом – и просто с Дориатом. С таким же неподдельным интересом он слушал рассказы других эльдар Гаваней о Нарготронде и Гондолине, об Исходе Нолдор и битвах за Белерианд, а потом надолго погружался в свои мысли. Так прошло несколько лет; эльфы привыкли к расспросам любопытного хадоринга и полюбили его, как родители любят своего ребенка. До тех пор, пока однажды Дирхавель не пришел к Эарендилю и не сказал, что хочет прочесть поэму, которую он сложил. Много вечеров подряд жители Гаваней, собираясь в доме Эарендиля, слушали историю о Детях Хурина, и вдруг увидели на месте восторженного юноши, собирающего рассказы об эльфах, великого поэта. Гвиртин даже немного позавидовал ему тогда – синда хорошо пел, но был совершенно неспособен слагать стихи. Зная о том, что он начисто лишен поэтического дара, Гвиртин тем не менее взялся за продолжение "Детей Хурина". Он хотел описать скитания Талиона после смерти Морвен, но, как ни старался, не смог продвинуться дальше первой строчки.
Невзирая на то, что Дирхавель давно уже не был юношей, страсть к историям о минувших днях и желание узнать из первых рук о том, как это было, не оставила его до сих пор. И сейчас, глядя со стены на сыновей Феанора, он внезапно произнес:
– А ведь там Маглор. Вот бы с ним поговорить!
– Почему именно с Канафинвэ? – удивленно посмотрела на него Лоссэ.
– Он ведь поэт, – улыбнулся Дирхавель. – Два поэта всегда общий язык найдут.
– Орнелион тоже где-то там... – вздохнула девушка. – Рядом совсем, а не дотянуться до него.
Орнелион, брат Лоссэ, был одним из воинов лорда Маэдроса. В последний раз она видела его, когда покидала Химринг, а последнее письмо от него пришло незадолго до Нирнаэт. С тех пор миновала Битва Бессчетных Слез, падение Дориата и тысячи мелких схваток с воинами Врага, но это нисколько не поколебало уверенности Лоссэ в том, что Орнелион до сих пор жив.
– Ну, вот договорят наши с феанорингами – спустимся вниз, – ответил Дирхавель. – Может, они не сразу уйдут. Я пойду говорить с Маглором, а ты – брата искать.
Под стенами города стояло войско феанорингов, и воины Первого Дома принесли с собой тараны, чтобы разбить ворота Гаваней, лестницы и крючья, чтобы карабкаться на стены, и большие щиты, чтобы защищаться от стрел и камней со стен, а воины Гаваней на стенах проверяли тетивы, запасы стрел и камней, и кипятили смолу в котлах, чтобы лить ее на головы штурмующих – но ни одни, ни другие сейчас не верили, что им придется драться.
Поэтому Лоссэ и Дирхавель, как и другие защитники Гаваней, еще о чем-то говорили, время от времени смеялись, а Гвиртин, не слушая их, прислонился спиной к зубцу крепостной стены и закрыл глаза. Он не слышал, какие доводы приводят друг другу там, внизу, но знал, что разговор, как и четыре года назад, ходит по кругу, что никто не хочет уступать ("Камень – наша Клятва" – "Но Камень – и наша надежда"), знал, что Эльвинг, Эгалмот и Галдор не договорятся с феанорингами. Только на сей раз братья, получив отказ, не уйдут восвояси, и не зря кипит смола в котлах, не зря лучники на стенах проверяют тетивы, не зря готовили воины Первого Дома тараны, лестницы и крючья.
– Гляди, наши назад идут, – вырвал его из раздумий голос Дирхавеля.
Синда открыл глаза. Эльвинг, Эгалмот и Галдор шли назад к городу. Сыновья Феанора, не трогаясь с места, глядели им вслед. Когда створки ворот закрылись за леди Гаваней и гондолиндрим, четверо быстро, почти бегом, двинулись к своим воинам.
"Всё...". Вместо сверкающих в лучах солнца белых стен Гаваней и зеленеющей травы перед городом в глазах Гвиртина встали скользкие от крови коридоры Менегрота, и Диор над телом поверженного Келегорма – уже не человек, не эльф, а сгусток ярости, поудобнее перехватывающий меч, от окровавленного лезвия которого в холодном воздухе идет пар. Сын Берена и Лютиен смотрит на Карантира и Куруфина, и его лицо искажено жуткой усмешкой: "Боитесь? Ну давай, кто следующий?"
За спиной у стоявших на стене раздались шаги, и глава Дома Небесной Арки погибшего Гондолина поднялся на парапет. Лицо у Эгалмота было каменное.
– Все по местам, – отрывисто скомандовал он.
Те, кто сидел, разом вскочили на ноги. Залязгали мечи, покидая ножны.
– Что ж они, драться собрались? – с отчаянием в голосе спросил Дирхавель, еще несколько минут назад не сомневавшийся в мирном исходе.
– Пускай. Второго Альквалондэ им не будет, – зло ответил Эгалмот и усмехнулся точь-в-точь такой же усмешкой, какую Гвиртин видел на лице Диора тогда, в залах Тысячи Пещер. – Они здесь не то что кровью умоются, они ею захлебнутся.
Утренний воздух разорвало пение боевых рогов и слитный рев сотен глоток – войско Первого Дома пошло на приступ.
Дирхавель не любил битвы, но сражаться умел – дети, рожденные в Средиземье конца Первой Эпохи, брались за меч, едва научившись ходить. Лоссэ, несмотря на невысокий рост, совершенно невоинственный вид и веселый нрав, тоже успела повоевать и в Химринге, и в Нарготронде, и уже здесь, в Гаванях – орки порой доходили до устья Сириона. Но сражаться против эльфов… такое им обоим, как и большинству защитников Гаваней, даже не приходило в голову.
У Гвиртина был Дориат. Тогда синда пытался представить на месте воинов в красно-черном орков – врага привычного и хорошо знакомого. Теперь он уже ничего не пытался представлять, просто изгнал из головы все мысли о том, что он делает. "Я подумаю об этом, когда все кончится".
Правая рука привычным, десятки тысяч раз проделанным движением тянет тетиву к уху. Выдох. Пальцы разжимаются, и стрела со свистом отправляется в свой полет, на другой стороне которого – тело одного из тех, кто сейчас бегом преодолевает пространство, отделяющее их от стен. Смертельное пространство – стальной дождь уже хлещет по рядам штурмующих.
Гвиртин не глядя, таким же привычным движением, достает новую стрелу из колчана и накладывает ее на тетиву.
Если кто-то скажет, что убивать легко, не верь ему.

Эльдар хорошо умели строить и защищать крепости, но им еще ни разу не приходилось штурмовать их. Ангбанд, целиком расположенный под землей, не был обычной крепостью, да и самоубийственную атаку нарготрондцев во время Битвы Бессчетных Слез сложно назвать штурмом, хотя им и удалось проникнуть внутрь.
В Гаванях феанорингам пришлось нелегко – прежде чем они добрались до стен, стрелы защитников уже успели собрать обильную жатву, а после на них посыпались камни и хлынула кипящая смола. В воздухе повис отвратительный запах горящей плоти.
Но храбрость и опыт воинов Первого Дома взяли свое – они упорно продолжали карабкаться на стены, а таран нанес первый удар в ворота.

Воины сыновей Феанора, пережившие битву за Гавани, говорили потом, что никто в их войске не хотел сражаться. Не хотели даже сами братья, и Маэдрос до последнего, даже когда закипел бой в городе, был готов приказать Первому Дому остановиться – только бы упрямая Эльвинг отдала Камень.
Защитники Гаваней говорили, что никто в городе, начиная с Эльвинг и лордов Гондолина, и заканчивая юношами, впервые взявшими в тот день оружие в руки, тоже не хотел боя – но любому из них мысль отдать Сильмарилл, символ жизни Гаваней и надежды на то, что у их народа есть будущее, казалась безумием.
Каждый ждал, что другая сторона уступит, и не желал уступать сам. Поэтому мирное и благодушное настроение царило с обоих сторон, пока их лорды безуспешно пытались договориться – но стоило Маэдросу отдать приказ на штурм, оно сменилось ненавистью, черной и жгучей, словно смола, которая кипела в котлах на стене и лилась на осаждающих: "Мы не хотели крови, а вы сделали нас братоубийцами!".
И убивали друг друга воины, прошедшие через Хэлкараксэ и Лосгар, Дагор Аглареб и осаду Ангбанда, огонь Дагор Браголлах и кровавое безумие Нирнаэт Арноэдиад, уцелевшие во всех битвах с Врагом. Лучших из лучших бойцов теряли в тот день эльдар Белерианда – и как же будет не хватать их семь лет спустя, когда войско Валинора начнет свой долгий и тяжелый путь к Темной Твердыне…

Лоссэ никто не неволил надевать доспехи и занимать место в рядах воинов Гаваней. Она просто почувствовала, что не может не сделать этого – за годы, проведенные в городе, и он сам, и те, кто жил в нем, стали родными для девушки. Стал ли он роднее Химринга? – такой вопрос Лоссэ не хотела задавать себе, и, пожалуй, ни один из защитников не верил сильнее нее, что все кончится миром.
А потом, когда лорд Эгалмот отдал приказ готовиться к бою и начался штурм, выбора у Лоссэ уже не было. Те, кто был внизу, хотели забрать ее жизнь, и она защищалась.
Поэтому – пока Гвиртин и другие лучники отправляют вниз стрелу за стрелой, вместе с Дирхавелем и еще кем-то из сражающихся рядом упереться жердью в приставную лестницу, навалиться на жердь посильнее и оттолкнуть, пока атакующие не успели взобраться наверх. И не думать о тех, кто сейчас летит с высоты и падает на землю, ломая себе кости.
Потом феанорингам удалось разбить ворота. Защитники еще успели опрокинуть котел со смолой, и воины в красно-черном, державшие таран, сгорали заживо. Но было поздно – деревянные створки, обитые железом, рухнули. Штурмующие устремились внутрь, чтобы через несколько десятков шагов наткнуться на баррикаду, перегородившую улицу за воротами.
– Уходим со стен! – скомандовал Эгалмот, и те, кто сражался ближе всех к лестницам, ринулись вниз. Защитников оказалось так много, что они вытолкнули феанорингов, ворвавшихся в город и зажатых в тесном пространстве между стенами домов и баррикадой, обратно в поле.
Неразлучные близнецы Амрод и Амрас со своими Верными подоспели на помощь атаковавшим ворота, и бой снова переместился в город, а затем, когда феанорингам наконец-то удалось предолеть баррикаду, словно река, прорвавшая плотину, растекся по городским улицам, распадаясь на маленькие и большие схватки.
Неизвестно, кто первым зажег один из домов – кто-то из малочисленных отрядов защитников, чтобы огнем отгородиться от наступающих, или, наоборот, кто-то из Первого Дома, чтобы выгнать из дома укрепившихся в нем воинов Гаваней. Но кто бы это ни был – пожар, который некому было тушить, начал распространяться по городу, превращая сражение на улицах в хаос.

Ощущение того, что он сходит с ума, не покидало Орнелиона с самого начала боя, а теперь он окончательно в этом убедился. Отряда, в котором сражался Орнелион, не было среди тех, кто штурмовал стены, но зато на их долю выпала страшная резня у ворот. Из сотни их уцелела едва ли треть; когда бой переместился вглубь города и начался пожар, они отбились от своих, и Хорон, заменивший погибшего командира, медленно вел их вперед. Войско феанорингов, даже разделившись на отдельные группы, продолжало свое движение к двум целям – к дому Эарендиля, на случай, если Эльвинг еще там, или к причалам – чтобы не дать ей или любому другому из Гаваней уйти с Сильмариллом в море.
Обходя один из горящих домов, они лицом к лицу стокнулись с защитниками – такой же небольшой группой, отбившейся от своих. И сейчас Орнелион стоял посреди улицы, слушая треск огня, не в силах сделать даже шага вперед. Потому что прежде, чем воины феанорингов успели броситься на врага, один из воинов Гаваней снял шлем, выпуская на свободу копну густых каштановых волос, и, улыбнувшись, сказал на квэнья звонким девичьим голосом:
– Айя, торонья!
Этот голос Орнелион не слышал много лет, и не ожидал когда-нибудь услышать вновь. Ведь Нарготронд пал, и немногим из его жителей удалось спастись.
Он стоял, молча глядя на свою внезапно обретенную сестру, столь же внезапно оказавшуюся среди тех, кто стоял между ними и Камнем, и не мог ответить ей.
– Что же ты молчишь, братик? Зачем ты пришел сюда с оружием? – перешла на синдарин Лоссэ. В голосе ее не было ни злобы, ни насмешки, только грусть.
– Ну что ты встал?! Вперед! – крикнул Хорон, не разделявший внезапно нахлынувших родственных чувств. Убедившись, что тот не обращает на него внимания, Хорон оттолкнул Орнелиона и бросился вперед, увлекая за собой остальных. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как его пронзила боль. Нестерпимая, жуткая, рвущая на части, несравнимая ни с одной раной, которых за долгую войну с Врагом у Хорона было предостаточно. И, падая на камни мостовой Гаваней Сириона, воин Химринга понял, что Орнелион, с которым они плечом к плечу прошли долгий путь от самого Валинора, сотни раз спасавший ему жизнь, ударил его мечом в спину.

С самого прихода гондолиндрим в Гавани Сириона Эгалмот и Галдор, последние оставшиеся в живых лорды Города Семи Имен, взялись укреплять их и создавать войско из синдар, фалатрим, эдайн, нолдор – причудливо перемешанного населения города, дававшего приют всем, кому удалось уцелеть в безнадежно проигранной войне. Как будто хотели уберечь свой новый дом от судьбы, которая выпала Гондолину.
Они изо всех сил старались защитить город. Когда руководили постройкой городских укреплений и когда обучали жителей воинской премудрости. Когда отражали набеги орков, нет-нет да и забиравшихся даже так далеко на юг. Когда в отсутствие Эарендиля вместе с Эльвинг шли на переговоры с сыновьями Феанора четыре года назад и утром этого дня.
И сейчас, стоя у входа на причал, за которым были только волны Великого Моря и больше некуда было отступать, лорд Эгалмот продолжал защищать Гавани. Рядом с ним стояли Гвиртин, синда из Дориата, когда-то бывший одним из стражей границ короля Элу Тингола; Дирхавель из Дома Хадора, поэт, сложивший повесть о Детях Хурина; и еще чуть больше десятка воинов – все, кто остался в живых из сражавшихся вместе с Эгалмотом. В горящем городе наверняка было рассеяно еще немало защитников, способных держать оружие, но собирать их было уже некому. Галдор, верный друг, предводитель Народа Дерева, наверняка тоже был где-то там.
На причале за спиной у них стояла Эльвинг, и на шее у нее сверкал проклятый Камень – причина гибели Гаваней Сириона. А перед ними, не отводя взгляда от Камня, застыли младшие сыновья создателя Сильмариллей, и за ними теснились их Верные, и было их гораздо больше, чем тех, кто остался с Эгалмотом.
Лорд Небесной Арки и без осанвэ чувствовал мысли близнецов – все было написано на их лицах. Вот он, Сильмарилл, из-за которого пролилось столько крови. "Мы обещали принести Камень тебе, Майтимо, и мы сделаем это. Осталось совсем немного."
– Подходите, – Эгалмот отер кровь, медленно сочившуюся из ссадины на лбу. – Вот он, ваш Сильмарилл. Кто самый смелый?
– Отдайте Камень, – устало произнес Амрод. – И мы сразу же уйдем. Разве не довольно смертей?
– Уйдете? – зло рассмеялся гондолинец и указал своим изогнутым мечом на пламя пожара за спинами феанорингов. – После всего этого вы хотите просто забрать Камень и уйти?
– Мы не хотим, чтобы ты погиб, Эгалмот, – сказал Амрас. – Как не хотели гибели никого из тех, кто умер сегодня. Отдайте Камень.
– Так бери, Амбарусса. Я же сказал – вот он, Сильмарилл. Подойди и возьми.
Собирался ли Амрас ответить что-нибудь, или все же начать поединок с Эгалмотом – так никто и не узнал. Из огнедышащего жерла улицы, ведущей в порт, появились израненные и обожженные защитники во главе с Галдором, несколько часов собиравшим уцелевших, но рассеянных по всему городу воинов. Среди пестрых плащей жителей Гаваней виднелись красно-черные одежды Первого Дома – Орнелион был не единственным, сделавшим сегодня свой выбор.
– Вот они! – закричал Галдор, больше всего боявшийся увидеть, что все уже кончилось, что Эльвинг и ее дети мертвы или попали в плен, что драгоценный Сильмарилл в руках братьев… – Вперед, за Гавани!
Развязка наступила в считанные минуты. Воины близнецов развернулись навстречу новой опасности, и в этот момент Эгалмот вместе с горсткой своих спутников бросились на Амрода и Амраса.
Старший из двух братьев отбил удар Гвиртина, но клинок лорда Небесной Арки обрушился на его голову, и Амрод как подкошенный упал на камни причала, так и не успев понять, что умирает. Спустя еще миг Галдор со своими бойцами преодолел расстояние, отделявшее его от сражающихся, и свет навеки померк для младшего феаноринга – он принял грудью копье кого-то из защитников Гаваней.
А еще спустя несколько минут к морю вышли Маэдрос и Маглор со своими воинами.

Когда Эрейнион увидел поднимающиеся на горизонте клубы дыма, он понял, что опоздал, и проклял себя за это. И после, когда флот фалатрим подходил к причалам, когда сын Фингона увидел разрушенный город, немногочисленных уцелевших его защитников, услышал их рассказы о последнем дне и о том, что произошло в этот день – он снова и снова проклинал себя за медлительность, сыновей Феанора за их одержимость желанием добыть Камень, Эльвинг за ее неуступчивость, Феанора за то, что тот когда-то создал Сильмариллы, и весь мир за то, что он не рухнул вместе с падением Гаваней Сириона.
"Верховный король нолдор! Как насмешка. Было у тебя подданых по пальцам перечесть, а теперь – и того меньше".
Нолдор и фалатрим расступились, пропуская к королю, стоявшему рядом с Кирданом, темноволосого худощавого эльфа в изодраной и закопченой синдарской одежде.
– Лорд Эрейнион, лорд Кирдан... – он склонил голову, и Гиль-Галад увидел, что волосы у него на затылке слиплись от засохшей крови. – Меня зовут Гвиртин. Я... был среди воинов лорда Эгалмота.
Они оба кивнули ему в ответ. Эрейнион вспомнил лицо синда – он видел его несколько раз, когда бывал в Гаванях.
Для Гвиртина последний бой окончился, едва успев начаться. Смертельная усталость дала о себе знать, он пропустил удар обухом боевого топора по шлему, лишился сознания и только сейчас, очнувшись и добредя до причалов, мог спросить о том, чего не увидел.
– Скажите мне... кто... победил? – слова давались Гвиртину с трудом.
– Моргот, – хмуро ответил Кирдан. – А среди тех, кто сражался сегодня и здесь, победителей нет. Эгалмот жив, хоть и сильно изранен. Галдор жив. Эльвинг бросилась в море, и Камень был с ней.
Гвиртин горестно застонал.
– Живой! – Лоссэ, такая же оборванная и обожженная, не смущаясь присутствия лордов, бросилась к Гвиртину и обняла его. По перепачканым копотью щекам нолдэ текли слезы, оставляя на них светлые дорожки. – Троны Валар, ты живой! И лорды наши живы! А Дирхавеля убили. И Эльвинг в море бросилась, когда мы подумали, что уже все, – она говорила, глотая слезы и торопясь, будто боялась не успеть рассказать Гвиртину об окончании боя. – И мы тогда чуть не погибли. И Элронда с Элросом никто не видел, говорят, что феаноринги их с собой увели. А ты все-таки жив, Гвиртин! И брат мой жив, я его нашла все-таки, представляешь? Он против своих дрался, и другие их воины на нашу сторону перешли. Гвиртин, как я боялась, что тебя убили!
– Давай хоть в сторону отойдем, Лоссэ, – ошеломленный ее напором синда виновато взглянул на Кирдана и Эрейниона.
Лорды переглянулись, и на их лицах впервые за сегодня появились улыбки.

Для погибших защитников Гаваней и тех воинов Первого Дома, чьи тела феаноринги не успели забрать с собой, сложили погребальный костер. Гиль-Галад поднес к нему факел, и все они – нолдор, синдар, фалатрим, эдайн – стояли, глядя на огонь, и думали о тех, кто еще сегодня утром надеялся, что все обойдется миром, и что Арда никогда больше не увидит, как эльф убивает эльфа.
И тогда Эрейнион сказал Кирдану то, что зрело у короля нолдор с того момента, как он увидел на горизонте дым, поднимающийся от пожаров в Гаванях:
– Я хочу отомстить.
Корабел помолчал несколько минут, а затем спросил:
– Гиль-Галад, ты доверяешь мне?
Эрейнион изумленно взглянул на него.
– Кирдан, я знаю тебя с тех дней, когда я едва научился говорить. Как я могу не доверять тебе?
– Если доверяешь, то послушай меня, Гиль-Галад. Даже если нам удастся отыскать Маглора и Маэдроса в лесах Белерианда, они дорого продадут свои жизни. Не губи зря наших воинов. Их осталось слишком мало, и очень скоро каждый из них нам понадобится.
– А те, кто погиб сегодня? – король перевел взгляд на погребальный костер. – Кто отплатит за них?
– Не беспокойся об этом, – ответил Корабел. – На сыновей Феанора еще хватит огня. Уверяю тебя.